Испания как сладкий сон в системе ценностей российского сознания

Интерес к какой-либо стране, особенно – интерес массовый и устойчивый, не может возникнуть и сохраняться долгие десятилетия и даже столетия без особых на то причин. В мире до сих пор существует достаточно мест, стран и целых регионов, о которых в российском массовом сознании не формируется практически никаких представлений, или эти представления носят ситуационно инспирированный характер. Например, тот факт, что Великобритания до сих пор владеет территориями за пределами Британских островов, стало предметом осознания части россиян только в момент освещения Фолклендского вооруженного конфликта (1982 г.). В то же время есть отдельные города и страны, которые оказываются некими константами российских национальных представлений о мире, культуре, разнообразии человеческого бытия. Одной из таких констант российского сознания является Испания.

Как появились первые представления о том, что на Пиренейском полуострове есть большая страна, с которой важно установить контакт, доподлинно не известно до сих пор. Посольство  1523 года во главе с Яковом  Полушкиным, несомненно, имело некую предысторию, о которой пока нет четких сведений. Тем не менее, именно геополитические намерения монархов обеих стран были, судя по всему, основой инициатив построения каких бы то ни было отношений, о чем ясно показал А.И. Клибанов. Однако, политические и даже (до поры) экономические связи не являются основой включения тех или иных явлений в структуру массового сознания. Образ конкретной страны относится к феноменам социального восприятия, которые, согласно концепции Дж. Брунера, носят характер особой селективности, зависящей от установок и ценностей, уже в этом сознании имеющихся. Следовательно, должна быть некоторая предуготованность, направленность массового сознания, его особое состояние для того, чтобы образ конкретной страны нашел в нем свое место.

Всякий раз, как только образ Испании актуализируется в русском (и в более широком – российском) сознании, вне зависимости от пространства его локализации (сознание политической или культурной элиты, сознание образованных людей, массовое сознание), этот образ несет в себе общие ценностные черты.  Испанская феноменология переживается российским сознанием в соответствии с его (и только его, этого сознания) специфическими особенностями. К ним, прежде всего, относятся антропоцентризм (осознание бытия через определение места человека в нем), свободомыслие, чувственность и воля. Именно эквиваленты этих базовых ценностей ищет русское сознание в сведениях об Испании и строит образ далекой и малоизвестной страны с опорой на подтвержденные факты в зоне этих ценностей. Также российское сознание невероятно антиномично, строится на противоречиях и противопоставлениях, амбивалентно, так как включает в себя противоположные и равносильные свойства одних и тех же явлений, то, что Д.С. Лихачев назвал противоположными чертами в «едином регистре». Аффективная насыщенность русского национального сознания приводит к тому, что в нем закрепляются и развиваются только те образы и модели, которые отражают актуальные массовые переживания самих россиян. Образ Испании оказался столь значимым для русских людей, потому что он являет собой важную для российского сознания метафору несбыточной мечты, сладкого сна, в котором экзистенциальные проблемы разрешаются в недостижимой для самого мечтателя манере, но при этом с тем результатом, который наиболее для него желателен.

Так грезы об испанской инквизиции, детальные сведения относительно которой были весьма фрагментарны и субъективны, оказались в центре внимания новгородского архиепископа Геннадия Гонзова, обеспокоенного расширением неканонических настроений среди новгородцев времен Ивана III.  Как показал опыт Новгорода и Московии того времени, инквизиционные технологии не оказали желаемого эффекта на изменение поведения горожан, не получили их поддержки. Чуждые социальные техники не прижились, но остались идеями, положенными в основу «черной легенды» об Испании. Живучесть «черной легенды», повествующей о небывалой кровожадности чужой, чуждой и бесконечно далекой власти несколько столетий служила основой для переживания жестокостей собственных правителей, указывая на некий горизонт «возможного ужаса», на фоне которого реальная ситуация в собственной стране уже не казалась столь античеловечной. Сладкий сон архиепископа стал точкой роста образа целой страны в сознании народа, никогда не видевшего ее.

Несмотря на то, что некоторые исследователи усматривают в истории развития российских представлений об Испании разные этапы, роль и суть образа Испании для российского сознания оставалась неизменной. В этом образе для русского человека представлено значимое для него явление  - терминальная ценность.  Терминальной она называется потому, что отражает цель-ориентир, ради которой стоит преодолевать трудности и терпеть нужду. Амбивалентность российского сознания, допуская оценку этой цели как несбыточной (крайне нежелательной, катастрофической и притягательной), с легкостью окрашивает ее то в темные, то в светлые тона, в зависимости от того, какая ценность оказывается наиболее актуальной  для русской жизни того или иного исторического периода. Однако, вне зависимости от конкретного содержания, образ Испании всегда отражал именно те качественные черты бытия, которые оказывались для русских людей наиболее важными, но не реализованными в российской социальной практике. Испания постепенно превращалась в метафору, материальная референция которой  почти отсутствовала. Русские путешественники редко добирались до Пиренеев, а рассказы тех, кто все-таки туда добрался, больше походили на литературные новеллы, чем на свидетельства. Тем притягательнее был формирующийся образ этой страны: в него можно было включить любые желанные черты, наделить их понятными для себя смыслами и отразить в нем все то, чего недостает образу жизни в собственной стране. Испания для русских оказалась менее мифически-сказочной, таинственной и странной, чем Индия или Османская империя, и более простой, чем Италия, Франция или Германия, известные в России посредством трансляции культуры элиты этих стран (искусство, наука, предметы роскоши). Образ Испании стал средоточием русских страстей, которым не нашлось выхода в реалиях русской жизни.

Одной из значимых ценностей русского сознания, ориентированного на свободу и чувственность, является идея воли. Несмотря на разные возможные трактовки воли, она как терминальная ценность указывает на неприятие любых, прежде всего, социальных, барьеров. В частности, воля как горизонт позволяет быть свободным в построении личных отношений, что и является основным мотивом русского понимания романтического. Русское сознание конца XVIII – второй трети XIX века одновременно не могло принять реальных воплощений идеи романтической свободы (вспомним историю графа Шереметьева и Прасковьи Жемчуговой) и томилось от тоски по ней. Собственно русская романтика – это пушкинская «Метель», в которой счастливый разворот судьбы позволил соединиться двум людям, предназначенным друг для друга.  Если бы не взаимное раскрытие предысторий, герои повести закончили бы так, как герои в «Дубровском», или как Татьяна Ларина, которая оказалась «другому отдана».  Русский романтизм оказывается описанием юности реалистов, предтечей их взрослого взгляда на жизнь.

Но есть иная сторона русского романтизма. Она заключена в испанских мотивах у того же А.С. Пушкина, которые раскрывают тягу человека к реализации иного понимания любви и счастья. В пространстве этого понимания отсутствуют любые преграды: социальные, надуманно-моральные, объективно-бытовые. И именно это понимание атрибутировано яркой «испанской жизни». Пушкин говорит о том, что так не просто «бывает», что есть люди, которые считают, что только так и должно быть. Но эта свобода страстей  разворачивается не «у нас», это происходит где-то, на далекой территории, описанной А.К. Толстым как промежуток «от Севильи до Гренады».

Прямое отражение концепта сладкого сна наяву и Испании как его содержательного наполнения выражено известным стихотворением М. Светлова, написанном в 1926 году. «Гренада» - место «из книги», интересующее автора как «красивое имя» и «высокая честь». С этими именем и честью герой стихотворения (отчаянный всадник «лихого эскадрона») идентифицирует себя посредством рефрена «Гренада, Гренада, Гренада моя!». И эти слова герой произносит «озирая родные края», словно поясняя, что Гренада – вот эта самая земля, за которую он сейчас сражается, за ее крестьян. И только для непосвященных это – «Украйна», а для понимающих – самая настоящая Испания. Но эскадрон остался глух, пел другую песню и летел в новую и неясную для самого себя жизнь.

Стремлением к реализации романтической мечты о свободе самоопределения обусловлена и беспрецедентная любовь россиян к образу Кармен и всему, что связано с оперой Ж. Бизе. «Кармен» стала наиболее активно повторяющейся постановкой российской и советской оперной сцены. Мало этого, образ Кармен вошел во многие советские дома благодаря жене председателя Совнаркома В.М. Молотова П.С.  Жемчужиной фактически параллельно со стихами М.Светлова. Она, как руководитель треста «Главпарфюм», многое сделала для того, чтобы утвердить в сознании советских гражданок образ «своей Кармен». «Кармен» - одна из наиболее популярных и долговечных (с конца 1930-х до конца 1990-х) линеек советской парфюмерно-косметической  продукции. Судьба самой П.С. Жемчужиной частично повторяет историю Кармен и позволяет допустить не-случайность выбора образа страстной испанки для советской пропаганды женственности. Российская (особенно - советская) женщина не может, конечно, стать Кармен, но иллюзию того, что в ней, несмотря на окружающую жизнь, есть «что-то от Кармен», ей могла подарить даже отечественная промышленность. Сладкий сон о Кармен конца XIX века превратился в сладкий сон об образе Кармен в советскую эпоху.

Не менее интересным для анализа является обострение интереса к испанской тематике, проявившееся в шквале театральных постановок пьес испанских драматургов в сталинские десятилетия. В это тяжелое время разгорелась острая борьба за ценностные и смысловые приоритеты (как между отдельными лидерами, так и между большими социальными  группами).   Адресация к образу Испании стала маркером перехода на эзопов язык, на тот единственный коммуникативный инструмент, который позволял  говорить открыто о человеческом достоинстве, выраженном в праве на совершение поступков. Как показал А.В. Махлаев, российскому сознанию присущ поиск морального оправдания поступка.  Этот поиск становится особым архетипом сознания и используется  в качестве основы придания смысла своим и чужим поступкам любого содержания и направленности, в равной степени как и объяснения отсутствия этих поступков или причин, почему они оказываются невозможными именно в данных условиях. Человеческое достоинство, попираемое сталинской системой, право на поступки, отобранное у большинства, остается в 1930-1950-е только у героев испанских пьес. Эти герои – живые и страстные, заслуживающие любви и праздника, феерии и корриды, зарабатывающие свое счастье настоящими решениями и действиями, у которых цена – сама жизнь. Именно честно заработанное право на счастье оказывается той терминальной ценностью, которая отражается в текстах испанских пьес, именно эта ценность отстаивается советскими людьми, читающими, играющими и переживающими наполненную смыслом жизнь в качестве актеров, режиссеров, художников, композиторов и зрителей.

Параллельно с Испанией театральной появляется другая Испания, столь же яростно отстаивающая свое право на выбор образа жизни. Это  Испания периода Гражданской войны, о которой советские люди узнают из материалов кинохроники и газет. И эта, уже совсем близкая, Испания - «магнит для героев», по меткому выражению Д. Ибаррури, вдруг опять становится недосягаемо-далекой, потому что советские участники интербригад не имеют права на родине рассказывать о том, где они были и что видели своими глазами. За них это делают журналисты и писатели, а реальные герои раскрывают свои истории только спустя десятилетия. Советские мальчишки конца 1930-х грезили Испанией, а их отцы воплощали эти грезы в тайне от своих близких. Сборник воспоминаний, прорвавшийся на излете оттепели, позволил приоткрыть секреты советского участия в Гражданской войне, но только в 1989 году выходит полная версия этой книги, подписанная именами ее настоящих авторов.

Для советской интеллигенции 1960-70-х годов Испания становится своего рода знаком особого братства. В этот период дипломатических отношений со страной нет, и перспектива увидеть своими глазами все то, о чем известно из  литературы и живописи, кажется все более туманной. Испанский язык оказывается прибежищем тех, кто отчаянно удерживает в себе ценности свободы и чести, чему, несомненно, помогает кубинский лидер Ф. Кастро, говорящий на четком и ясном испанском.

В период позднего Л.И. Брежнева адресация к испанским мотивам стала прямым выражением готовности российского сознания к расставанию со всем «советским», искусственным и ограничивающим. Не случайно в художественном фильме «Собака на сене» (по пьесе Л. де Вега, реж. Я. Фрид, 1977) эзопов язык превращается в свою противоположность – в яркий гротеск. Герой А.Б. Джигархоняна исполняет достаточно смелые куплеты, отражающие типичные бытовые сюжеты, герои  И.Б. Дмитриева, Н.П. Караченцова, Э.И. Романова (представители власти и знати) невероятно глупы, наивны и не способны ни на что повлиять, их может обмануть любой. Это – портрет страны, в которой каждый выкручивается в жизни, как может, пытается обойти или напрямую обмануть существующие правила, живет своими трудами, умом и тем, что удалось заполучить не всегда праведными способами. Это уже не мечта, а реальность, получающая художественное воплощение. Эта же реальность закреплена радостными голосами В.И. Стржельчика и П.П. Кадочникова в финале телевизионного художественного фильма «Благочестивая Марта» (по пьесе Т. де Молина, реж. Я. Фрид, 1980 год), когда их герои с восторгом поют: «У нас – в Испании, у нас – в Испании!». Испания оказалась полностью отрефлексированным образом мира-альтернативы, российским смысловым зазеркальем, визуализацией терминальной ценности счастливой и беззаботной жизни.

В 1980-х, с момента восстановления дипломатических и активных экономических отношений между Испанией и Россией, начинает изменяться роль и место Испании в структуре российского сознания. Из недосягаемой страны-грезы Испания быстро превращается в реальную локацию, позволяющую реализовать конкретные потребности. Такое изменение приводит к тому, что Испания как терминальная ценность, ценность-горизонт, превращается в ценность инструментальную, в средство достижения ценностей более общего порядка. Страна становится местом массового отдыха и туризма, территорией личных инвестиций, зоной формирования «персонального рая» на несколько дней для большинства россиян, приезжающих в эту страну в отпуск, или навсегда для той достаточно разнообразной группы, которая выкупает дорогие виллы. Смещение ценностного представления в область ценности-средства приводит к тому, что российская диаспора в Испании в массе своей не ориентирована на интеграцию со страной пребывания, оставляя ей во многом роль сцены, на которой разыгрывается пьеса собственного, отличного от соотечественников, оставшихся на родине, счастья. Россияне, постоянно проживающие в Испании, «отдыхают», в то время, как другие (в том числе, выходцы из других республик СССР), ориентированы на зарабатывание счастливой жизни упорным и достаточно тяжелым трудом. Сбывшийся сладкий сон превращается в само собой разумеющуюся обыденность.

Как ни парадоксально, именно сейчас русское представление об Испании снова превращается в сладкую и почти недосягаемую мечту. Вследствие мер, принятых испанским правительством в ответ на вызов развития коронавирусной эпидемии, эта страна вновь оказывается такой же далекой и еще более желанной, чем когда бы то ни было. Российские туристы не приедут этим летом на пляжи Малаги и Барселоны, не будут топтать дорожки садов Гранады, не заберутся на высоту Мескиты и Хиральды. Метаморфоза ценностей, некогда превратившая Иберийский полуостров в традиционное место летнего отдыха, меняет направление: инструментальная ценность ласкового комфорта вновь превращается в трудно досягаемую грезу о жизни в «не–нашем», невероятно далеком и почти потерявшем реальные очертания мире. Не потому, что мы и теперь также мало знаем об Испании, как в прошлые времена, а потому, что мы ее уже успели увидеть, почувствовать. Она является нам в наших снах во всей полноте своего очарования, поддерживающего традиционное для русского сознания аффективно насыщенное переживание мечты о несбывшемся.

© Кудрявцева Е.И., 2020.